Он был не первым, кто фотографировал её, но точно стал последним. Июль 1962 года. Молодой фотограф Берт Стерн делает серию снимков необычно расслабленной, игривой, близкой и далекой Мэрилин Монро. Несколько недель спустя она умирает. То, что журнал Vogue задумывал как восьмистраничный оммаж звезде экрана, превратилось в некролог. И вошло в историю фотографии как «Marilyn’s Last Sitting».
«Вы прекрасны!» Такими были первые слова, которыми Берт Стерн встретил Мэрилин Монро. А что ещё может сказать мужчина, когда неожиданно находит себя лицом к лицу с женщиной, чьи роли и сексуальная привлекательность уже свели с ума миллионы людей во всем мире?! «Stradivarius of sex», — так известный писатель Норман Мейлер однажды назвал Монро. Она могла оказаться простой выдумкой кино, творением макияжа и бигуди, света и удачного ракурса… Так что, восклицание Берта было просто-напросто переводом мифа в реальность. К тому же, слова были искренними и спонтанными — они, кажется, понравились ей. «Правда? Какие приятные вещи вы говорите».
Это прозвучало немного самоуверенно: не смысл, но сама манера в какой это было сказано, не «что», а «как». Мэрилин хорошо знала, насколько она привлекательна. Она также знала, что единственным ее капиталом в мире является красота. Если бы не внешность, Норма Джин Бейкер так и осталась бы безвестной девочкой с кошмарным детством у нетерпимых приемных родителей, тремя разводами, примерно дюжиной абортов и выкидышей — а ведь ей так хотелось стать матерью. А еще эта мучительная связь с американским президентом…
Мэрилин пыталась бросить вызов всемогуществу студий. Впрочем, безуспешно. Тем не менее, картины с её участием пользовались оглушительной популярностью, хотя, по мнению критиков, ни один из фильмов не вошел в историю кино. К тому же, гонорары Монро были значительно ниже, по сравнению с вечной ее соперницей брюнеткой Элизабет Тейлор. Во время съемок «Клеопатры» Лиз получала за одну неделю больше, чем Мэрилин за весь фильм. Возможно, взгляд в зеркало компенсировал Монро все издержки. Она была красива, и никто не мог забрать этого — только время, алкоголь и таблетки, уже ставшие неотъемлемой частью жизни. Было ли правдой, что ей двигал страх перед старостью, когда она приняла смертельный коктейль из шампанского и барбитуратов в ту ночь 4 августа 1962 года? Или, как думают многие, это было убийство, заказанное кем-то могущественным, чтобы постыдные тайны никогда не открылись? Смерть Мэрилин Монро и по сей день остается величайшей загадкой XX века.
…Но сейчас только июль. Шикарный Bel Air Hotel в Лос-Анджелесе. Неплохой адрес и самое подходящее место для воплощения идей, о которых фотограф Берт Стерн лишь смеет мечтать. На момент съёмки ему 36 лет и он уже один из самых высокооплачиваемых мастеров в Нью-Йорке, а, значит, и во всем мире. С тех пор как он делал эффектные рекламные фото для бренда Smirnoff — маленький подвиг во времена холодной войны — Стерн стал невероятно популярным фотографом. У него — выгодный контракт с американским Vogue, что означает подлинное признание.
Стерну было 18 лет, когда он увидел снимок с натюрмортом Ирвина Пенна, ставший для него откровением. Но вдохновила и повлияла на выбор карьеры фотографа сама жизнь в тех местах, где она бьет ключом: чувственная и полная, волнующая и эротичная. Стерн абсолютно соответствовал образу, который Микеланджело Антониони гениально показал в середине 60-х в своем фильме «Фотоувеличение» (Blow Up). Но даже раньше, чем маэстро кино, Берт обнаружил, что камера является идеальной dreammachine, которой она стала для поколения фотографов, последовавшем за Дэвидом Хеммингсом.
И какая же самая дерзкая фантазия может быть у молодого фотографа? Снять Мэрилин Монро обнаженной! 1950е-начало 60х. Надо представить себе то время, чтобы оценить всю смелость его притязаний. При этом, несмотря на многообещающую карьеру, Стерн всё ещё был никто — по сравнению с Монро, «Американским Секс-Символом №1». Она была интернациональным идолом, глобальной pin-up girl, маяком на горизонте мужских грёз. «Сладким ангелом секса», по словам Нормана Мейлера. На всех пяти континентах, мужчины, искушенные в искусстве любви, жаждали ее, а юнцы не смели даже мечтать. Мэрилин была избавлением.
Бессчетное количество фотографов снимали ее частенько в вызывающих, дразнящих позах. И это очень впечатляющая компания: «заявить права» на открытие Мэрилин мог бы Андре де Дьен. Свой взгляд на нее был и у мастера гламура в моде Сесила Битона. И у Альфреда Эйзенштадта, и у Эрнста Хааса, и у Анри Картье-Брессона — у самых выдающихся мэтров. Она позировала Ричарду Аведону и Мильтону Грину. Филипп Халсман, Фрэнк Поволны и Леонард МакКомби делали ее портреты. Мэрилин нравилось фотографироваться. Она любила присутствие камеры и знала, как позировать.
Но совершенно без одежды она снялась лишь однажды. Еще в 1949 году Том Келли сделал знаменитый снимок обнаженной Мэрилин на красном фоне для календаря. В 1953 году этот снимок перепечатал “Плейбой”, впервые за историю журнала — на развороте. Кстати, это чуть не погубило карьеру Монро в Голливуде. Некоторые считали, что её фильмы были слишком пропитаны густым эротизмом, а роли не отличались глубиной. Незабываемая сцена из «Лихорадки седьмого года» — где Мэрилин стоит на решетке подземки в развевающемся платье — стала одной из самых знаменитых в истории кино. И всё же, двойственное отношение к сексуальности было одним из многих противоречий, свойственных пятидесятым годам.
«Первый раз я встретил её на вечеринке Actors Studio, в Нью-Йорке в 1955 году. Я пришел вместе с другом и сразу увидел Мэрилин Монро. Она была центром внимания. Окружена мужчинами и весь свет, казалось, направлен только на нее. Белокурые волосы, сияющая кожа, мерцающее платье изумрудно-зеленого цвета, облегающее ее тело как покров из влажной зеленой краски. «Посмотри на ее платье», — сказал я своему другу. «Говорят, его шили прямо на ней», — ответил он. «Как же она его снимет — разрезав бритвой?», — удивился я. Увидев Мэрилин всего лишь несколько минут назад, я уже мысленно раздевал ее.»
Эта навязчивая идея воплотилась в июле 1962 года. После Дьена и Битона, Аведона и Грина, сейчас ему, Берту Стерну, было позволено снимать обнаженную Монро — ту самую Монро, мечты о которой окрыляли его с 1955 года и которую он желал с тех пор как помнил себя.
…Dom Perignon 1953 года охлажден, и роскошный сьют №261 на верхнем этаже Bel Air Hotel превратился во временную фотостудию.По его просьбе, Vogue прислал накидки и вуали из тонкого газа. Освещение на месте, портативный музыкальный центр установлен. Стерн хочет не только создать пространство вне дневного света, но и правильный звуковой фон. Аведон, в свое время, например, беспроигрышно выбирал Синатру — Берт же ставит Everly Brothers.
Редакция поверила обещанию фотографа сделать снимки Монро не менее удивительными, чем спонтанное «да» от самой Мэрилин. «Шикарный лайнер» среди журналов, Vogue никогда не публиковал ни строчки об актрисе. Норма Джин Бейкер вряд ли происходила из той социальной среды, которой издание посвящало свое внимание и свои страницы. Но Мэрилин стала настолько неотъемлемой частью Великой Американской Мечты, что даже Vogue, где создание волшебства и грёз было профессиональной обязанностью, не мог больше игнорировать ее существование. Фотосессия задумывалась как начало триумфального шествия Монро в элегантном мире Conde Nast. Увы, она стала ее эпитафией.
…За окном смеркается, и Берта Стерна охватывает беспокойство. Он знает, что Мэрилин чудовищно не пунктуальна, и безропотно ждет ее уже добрых пять часов. Что если она придет ненадолго? Что если Дива из Фильмов имеет мало общего с реальной женщиной? В конце концов, ей за тридцать, и она действительно немного пухловата, как он и заметил в «Неприкаянных»… Вчера вечером, прогуливаясь в одиночестве в саду Bel Air, он убеждал себя, что женатому мужчине и отцу маленькой дочки не пристало питать неясные надежды.
«Я готовился к приходу Мэрилин, как нетерпеливый любовник. И всё же, я был там, чтобы фотографировать. Не заключать ее в объятия, а превращать в оттенки, планы и формы, а в конечном итоге — в изображение на журнальной странице».
Из размышлений Стерна вырвал телефонный звонок: прибыла мисс Монро. «Я медленно положил трубку и сделал глубокий вдох». Он встретил звезду в холле отеля и удивился: она была одна. Ни телохранители, ни пресс-агенты, ни даже ближайшая помощница Пэт Ньюкомб не сопровождали Мэрилин.
«Она похудела, и эта перемена очень преобразила ее. Живая Монро была намного лучше той жеманной пышки, что я видел в фильмах. В бледно-зеленых слаксах и кашемировом свитере она казалась тонкой и изящной, с соблазнительными изгибами в нужных местах. Волосы Мэрилин были закрыты шарфом, а на лице не заметно ни следа косметики. И она была великолепна. Я ожидал и боялся увидеть искусно сделанную фальшивку. Но нет! Монро была настоящей. В какой-то момент я спросил, не спешит ли она. «Нет. А почему вы спросили? — ответила актриса. «Я подумал, у Вас будет минут пять от силы». — «Вы шутите», — совершенно профессионально улыбаясь, промолвила Мэрилин. «Хорошо, — осторожно произнес я. — Сколько времени у Вас есть?»- «Столько, сколько потребуется».
Съёмка продолжалась более двенадцати часов. И Берт Стерн, юноша из простой бруклинской семьи, получил то, на что так долго надеялся. Всё. Почти всё. По его просьбе, Мэрилин снимается без макияжа или наносит немного подводки и помады; по его указанию, она заворачивается в боа, даже прозрачные шали пошли в дело.
«Вы хотите, чтобы я разделась?» — спрашивает Монро. — «О, полагаю да! Но это будет не совсем «ню». У вас будет прозрачный шарф», — отвечает заикающийся фотограф. «И насколько он прозрачный?» — «Это зависит от освещения».
«А мой шрам будет заметен?» — интересуется Мэрилин.
Стерн не понял, что она имеет в виду, и Монро объяснила, что шесть недель назад ей удалили желчный пузырь. Берт уверяет, что без проблем заретуширует след, и вспоминает высказывание Дианы Вриланд о том, что «женщина красива своими шрамами».
«Мне не надо было говорить ей, что делать. Мы вообще едва разговаривали друг с другом. Просто сразу сработались. Я снимал много женщин, но Мэрилин была лучшей. Она подавала идею, я щёлкал затвором, вспышки так и сияли — оп! — и через долю секунды мы получали нужный кадр».
Vogue понравились снимки. Александр Либерман, в то время всемогущий арт-директор, объявил их «потрясающими». Хотя Стерн знал, что у Либермана всё было «божественным». Но в этот раз Либерман был серьезен: Vogue посвятил восемь страниц фотографиям Берта. Руководство Conde Nast явно осознало, ЧТО они получили — и захотели больше. Но, как Vogue дал понять Стерну, им было нужно больше черно-белых снимков.
«Это означало больше fashion-страниц. И это так же значило, что им не нужно просто «ню». Они планировали взять побольше одежды, тщательно укрыть Мэрилин».
Состоялось ещё две фотосессии в Bel Air, куда Vogue отправил лучшего модного редактора — знак, что журнал придает большое значение этому проекту. И снова звучали Everly Brothers, и снова световая буря из вспышек обрушилась на хрупкую Мэрилин, чей вес коронер доктор Томас Ногучи определит три недели спустя в 115 фунтов, описывая ее в отчете как «хорошо упитанную женщину». Но сейчас, редактор Vogue Бабс Симпсон принесла ворох модной одежды и мехов. Dom Perignon снова льется рекой, пока Берт Стерн работает…
«А тот, самый известный черно-белый снимок, который стал таким же легендарным, как Грета Гарбо Эдварда Штайхена, возник под конец съемки. Я вдруг словно вошел в пространство, где всё есть тишина, и слышны лишь щелчки затвора. Мэрилин откинула голову назад, засмеялась и подняла руки вверх, как будто прощаясь. Я увидел то, что хотел и нажал кнопку. Она была моя. Это был последний кадр».
Vogue отдал предпочтение черно-белым фотографиям. В начале августа, отобранные снимки были в макете, а текст написан. Планировалось опубликовать их в понедельник, 6 августа. Стерн послал Мэрилин полный комплект фотографий, но получил обратно две трети из них перечеркнутыми.
«На печатных снимках она поставила кресты маркером. Это нормально. Но некоторые цветные диапозитивы Мэрилин перечеркнула иголкой, прямо на пленке. Все они были изуродованы. Уничтожены».
Берт Стерн очень огорчился, и даже пришел в бешенство, увидев это. Но, позже он осознал, что «она не перечеркивала мои фотографии, она вычеркивала себя». Недели спустя, друзья пригласили его на бранч. Была суббота, 4 августа, и телевизор в гостиной освещал обычный американский интерьер. Неожиданно программа прервалась: «Мэрилин Монро», — объявил диктор, «покончила с собой прошлой ночью».
«Я был просто парализован, шокирован, лишен дара речи,»- вспоминает Стерн. «Но что-то не давало мне удивиться, я предчувствовал беду». А что же Vogue? Они остановили печатные станки, чтобы написать новый заголовок и новый текст. «Поздравления» стали «последним поклоном от Мэрилин», в конце которых занял свое место финальный, тот самый, портрет. В любом случае, это был последний большой портрет в серии, так же как этот цикл Берта Стерна остается последним из великих серий об «Американских Богинях Любви», которые по-прежнему манят нас с этих фотографий. Как мотыльков на огонь.