— И все-таки кто вы — актер или больше режиссер?
– Наверное, все-таки актер. В нашем театре весь материал мы делаем вместе. Моя роль — роль энергетического «толкателя». «Дерево» — авторский театр, поэтому функция режиссера в нем довольно абстрактна. У нас очень простой конкурс: если ты сделаешь лучше, чем я, значит, будешь режиссером. Со мной работают люди, дающие мне краски, которых во мне нет. Театральный ансамбль должен давать полный спектр душевных и физических качеств человека. И вот пять членов труппы дают полный спектр. Что же до количества, малая труппа делает театр мобильнее.
— На каком языке Адасинский-режиссер говорит с артистами?
— Показываю. Если я не могу показать лучше, чем актер, что я за режиссер? Я должен показать, что и как нужно делать. Я должен передать им энергию, но не словами, а выскочив на сцену, взяв за руку и показав рисунок. Существует очень много моделей показа, но лучшая модель — не разговор из зала, потому что за словами все теряется, а показ песней, ритмом, телом, рука в руке.
— Персона и персонаж — кто кого ведет?
— Это очень сложный вопрос. Персонаж — это субстанция, которая в любом случае легче, чем актер. Она более прозрачная, и почему-то она всегда позитивная. Персонаж всегда лучше. Он живет в тебе, он учит тебя, он может тебя не полюбить и может тебя бросить. Это магия — ты рождаешь душу, ты творец. Вот почему актеров не хоронили на кладбище. А потом эти души остаются в мире, и, когда работаешь роль, попадаешь в следы старых, сыгранных ролей.
— Это возлагает на артиста ответственность.
— Огромную. Особенно когда мастера играют на сцене смерть. В этот момент надо очень точно понимать, что ты делаешь. У нас, например, смерть — любимый помощник. Мы часто обедаем со скелетом. Поставишь скелет за столом, сидишь, ешь, смотришь на скелет, а тот свое уже съел, значит, скоро и нам пора.
— Творчество — неизбежное балансирование между коньюктурой и изоляцией. Как удается удержать равновесие?
— Это проблема. Когда ты становишься известным и спектакли начинают нравиться, тут же появляются люди, которые тебя тащат на большие сцены, в более сложные условия. В результате попадаешь в систему, которая рассматривает тебя не как человека, а как спектакль, который должен жить. И здесь ты уже неважен, запускается гигантская машина — Бродвей или что-то в этом роде. Момент очень опасный: на высокой горе начинает сильно дуть ветер.
И вот десять лет назад мы уехали. Сейчас мы в Германии — там я каждый день занят именно своей профессией, больше не приходится параллельно заниматься этой непонятной организационной деятельностью. Одной из причин отъезда было то, что очень много навалилось. Очень много ушло сил на то, чтоб доказать, что мы театр.
— Наверное, не раз приходилось отвечать на вопросы о стиле?
— Конечно. В Англии мы physical theatre — физический театр, в Германии мы театр танца, в России мы назывались группой «Дерево» или неофольклорной группой «Дерево». Объяснять не буду, потому что слова потерпели гигантскую инфляцию. Мы и на сцене не говорим оттого, что не верим словам. Объяснение, почему в спектакле всего два цвета — красный и зеленый, может убить саму идею этих цветов. Да и вообще, чем меньше будет слов по поводу происходящего на сцене, тем лучше. Или же анализ должен быть на уровне поэзии, метафоры, шутки, на уровне параллельного действия, наконец. Это много лучше, чем разбирать, почему же у Пьеро в спектакле «Оnce» две головы. Как бы научить людей смотреть сердцем? Сердце не слабее головы, все поймет, все почувствует, и потом будут хорошие сны. А через месяц или через год человек разведется с кем-то или женится, потому что был на спектакле.
— Десять лет — долгий срок. Не страшно возвращаться?
— C нуля. Такой же ажиотаж, такая же истерия, как когда-то. Теперь собираемся повезти на «Золотую маску» спектакли «Суицид» и «Однажды». Да, и еще хотим показать российскому зрителю наш фильм «Юг граница». В общем, опять начался рок-н-ролл.
Газета.Ru
