В Москве сменился архитектурный стиль. Несколько лет назад "Итоги" писали о новомодных течениях в московской архитектуре, об историзме, о "русском стиле", о башенках, которые так любил Юрий Лужков и которые - часто лишь в угоду ему - зодчие насаживали едва ли не на каждый дом.
Сегодня любят другое - простые, геометрически правильные формы и объемы, прямые линии, белые гладкие стены, почти лишенные декора. Подобная архитектура явно напоминает о Москве 20-х годов, об архитектуре русского авангарда, в частности о конструктивизме. Поэтому новый "московский стиль" и назвали неоконструктивизмом.
Мода на неоконструктивизм, естественно, пробудила и новый интерес к самой архитектуре 20-х годов. Ведь именно эти - авангардные - здания принесли мировую славу русской архитектурной школе. На Западе они известны больше, чем у нас, - там уже давно изданы большие монографии и альбомы едва ли не про всех мэтров отечественной архитектуры 20-х, причем многие из них написаны нашими исследователями. Такие мастера, как Константин Мельников, Яков Чернихов, Иван Леонидов, вошли в историю архитектуры и искусства наряду с Малевичем, Лисицким или Татлиным. В России же архитектурный авангард не только плохо знают, но и мало ценят.
Самая знаменитая и соответственно лучше всех сохранившаяся постройка той эпохи - Мавзолей Ленина (впрочем, облаченный в 1929 году в гранит, он больше напоминает не конструктивистские постройки, а сталинские станции московского метро). Но это скорее исключение. Сегодня в Москве около 200 построек русского авангарда, из них примерно 50 - шедевры, но лишь малая их часть имеет статус памятников истории и культуры, охраняемых государством. Большинство находятся в плачевном состоянии: они либо сильно перестроены, либо заброшены и тихо разрушаются, либо просто сносятся. Эти дома - символы советской утопии - тихо превращаются в руины.
Если вы заведете с архитектором разговор о стиле, тот сильно удивится вашей наивности. "Помилуйте, о чем вы? Стиль, образное решение - это все историки придумали. Архитектор о стиле не думает. Даже самый оригинальный проект - это просто сумма ограничений. Тут коммуникации идут, здесь объект ГО, а тут мы буквой "зю" изогнулись, потому что... - он обязательно вздохнет и разведет руками, - инсоляция!" Этим словом (в переводе на человеческий означающим "не застить свет соседнему дому") зодчие ухитряются объяснить любую несуразицу своего детища. И поди поспорь.
Кроме вполне законных ограничений (проект надо утрясти с историками, экологами, пожарными), есть еще десятки удивительных согласований - обезопасить, например, дом от крыс или торнадо. В ситуации, когда решающим для проекта качеством является "проходимость", думать об эстетике бедному зодчему действительно некогда. Что позволило критику Григорию Ревзину обобщить: "Московский стиль представляет собой свободное творчество архитекторов по угадыванию вкусов Юрия Лужкова на основе тех работ, которые ему уже понравились", а архитектору Михаилу Тумаркину назвать все это "стыдливым историзмом".
Одноименная статья была опубликована в "Итогах" ровно три года назад. Тогда ничего иного, кроме колонн, башенок и арочек, московская архитектура знать не хотела. Появлялись, конечно, и иные здания - вроде банков на Пречистенской набережной (бюро "Остоженка") или на Волгоградском шоссе (мастерская Михаила Хазанова). Они справедливо занимали первые места в профессиональных рейтингах, но их были единицы. Перелом произошел буквально в течение последнего года. Видя, что интересные здания пошли косяком, мы завели постоянную рубрику "Архитектура", а теперь попробуем обобщить новые тенденции. "Архитектурная галерея" назвала их "новым конструктивизмом" и выдвинула в этом году на Госпремию два здания - Инфобанк и Сбербанк на Андроньевской площади. Премий они, правда, не получили, но название осталось.
В новом здании Мосгордумы на Петровке (архитекторы Михаил Посохин, Виктор Лапин, Арсений Талалаев) при желании можно обнаружить нечто общее с шедевром Ильи Голосова - клубом имени Зуева на Лесной. Это и остекленный цилиндр башни, и пропорции окон на западном фасаде, и даже колористика. Но получилось неубедительно - словно авторы взяли коробку и декорировали ее в конструктивистском стиле.
Город капитализма - эстетика коммунизма?
Конечно, всякая попытка периодизации текущего момента немного натужна. То, что происходило в московской архитектуре в 90-е годы, тоже можно назвать по-разному: историзм, постмодернизм, эклектика. Но очевидно одно: это была очень плохая архитектура. То, что появляется сегодня, значительно лучше, хотя точное определение этому подобрать тоже трудно. Принято говорить о "неомодернизме", внутри которого можно найти приметы минимализма, хай-тека, деконструктивизма. Однако среди этих фрагментарно представленных течений обозначилась мощная тенденция, ориентирующаяся именно на конструктивизм как самый раскрученный брэнд русской архитектуры ХХ века.
Конечно, как бы ни хотелось зодчим видеть себя наследниками традиции, говорить о продолжении дела Мельникова-Леонидова смешно. И дело даже не в размерах талантов, а в том, что не совпадают сущностные параметры - идеологические, экономические, функциональные. Нет пафоса строительства нового мира; нет той бедности и однообразия стройматериалов, которые диктовали простоту форм; нет, наконец, социального заказа на клуб, фабрику-кухню или дом-коммуну.
Здание Инфобанка на проспекте Вернадского (архитекторы Алексей Бавыкин, Сергей Суетин, Сергей Бавыкин) - безусловно, самый эксцентрический образец неоконструктивизма. Но вся причудливость его плана (что-то вроде полудольки яблока) обусловлена не художественным поиском, а тем только, что в этом месте, под землей, поворачивает коллектор реки. Место здесь вообще неудачное - яма, а денег, чтобы сделать дом выше, не хватило, поэтому градостроительной доминанты из инфобанка не получилось.
Однако определенное родство эстетических программ налицо. Это, во-первых, соблюдение основополагающего принципа конструктивизма: форма следует конструкции, конструкция - функции. То есть внешний облик дома - это не фасад, надетый на некий объем, а отражение планировки и конструкции (откуда, собственно, и название). Отсюда простота и чистота линий, отрицание декора, аскетическая графичность плоскостей, примат объема над деталью. Композиционно это комбинации из разновысотных кубических объемов, острые углы, полукруги планов, подчеркнутый горизонтализм. Плюс набор формальных приемов: ленточные и круглые окна, редкие, но "ударные" балконы, угловые башни.
Прежде чем выяснить, почему все вдруг повернули к конструктивизму, стоит сказать, почему этого не произошло раньше. Во-первых, по причине аллергии на все, что связано с коммунистической идеологией. Во-вторых, конструктивистские идеи простоты, стандарта, типизации и вообще "архитектуры как промышленности" были доведены до абсурда в хрущевские времена. Панельная пятиэтажка нанесла главный удар по романтическому мифу конструктивистов. И хотя в 70-е годы еще возникали достойные образцы неоконструктивизма (дом "на ножках" на Беговой Андрея Меерсона или хореографическое училище на Фрунзенской), подобные попытки все равно казались такой же утопией, как "возвращение к ленинским нормам".
Наконец, в 1988 году Андрей Боков построил в кагэбэшном дворе музей Маяковского, осмыслив историю конструктивизма как драму передового искусства, вовлеченного в Систему и ею раздавленного. Интересно, что это был и первый образец деконструктивизма в московской архитектуре: то есть модная европейская стилистика была пережита искренне, как метафора собственной истории. Похожим путем шел Юрий Аввакумов, ставя внутрь башни Татлина "Рабочего и колхозницу" и погружая в громадный аквариум вышку для прыжков в воду. "Бумажный конструктивизм" Аввакумова остался непревзойденным образцом проникновения в сущность стиля - оригинальным, ироничным и необыкновенно грустным. Казалось, черта подведена, заупокойная спета.
Однако московский строительный бум 90-х годов был так мощен и так безобразен, что срочно потребовал реакции. Не успел Владимир Паперный - переиздавая свою знаменитую книгу в России - обеспокоиться тем, не началась ли снова "культура два" (она же - сталинская, или имперская), как на горизонте появилась "культура один".
Конструктивизм как икона
Итак, почему именно конструктивизм? Ну, во-первых, лидирующее ныне поколение зодчих выросло на нем; среди всего, что окружало их в молодости, только конструктивизм был состоятелен в профессиональном отношении (модерн любили дилетанты, классику, тем более сталинскую, - отъявленные эстеты, модернизм - в его советском варианте - тогда не любил никто). Есть тут и момент национальной гордости: конструктивизм - это единственно оригинальное и незаемное из того, что было в русской архитектуре ХХ века, а потому в годину смуты и плюрализма, когда не знаешь, чем вдохновиться и к какому роднику припасть, естественно припасть к этому.
Кроме того, русская архитектура мучительно силится догнать западную. Но поскольку в техническом отношении это невозможно, то приходится хитрить: брать назад то, что было когда-то своим (а формообразующие идеи конструктивизма до сих пор любимы на Западе: именем Леонидова клянутся ведущие мировые архитекторы, такие, как Рэм Колхаас или Заха Хадид, а одна из экспозиций весенней выставки "Архитектура и дизайн" в ЦДХ была именно про то, сколь многим обязаны русскому конструктивизму новостройки Берлина - главной на сегодня стройплощадки Европы). Далее: если "там" идеи русских гениев обрели разнообразное и широкое воплощение, то у нас они или остались проектами, или на глазах разваливаются. Поэтому не менее понятно благородное желание нынешних зодчих довести дело дедов до победного конца - в новых и качественных материалах.
А вот здание сбербанка на Андроньевской площади (архитекторы Юлий Баданов, Андрей Мызников, Олег Григораш, Елена Баданова) сумело собрать вокруг себя разваливавшееся пространство и стать его "первой скрипкой". Это не только самый большой (по размерам) образец неоконструктивизма, но и самый удачный. Однако комитет по госпремиям этого не оценил.
Тут надо еще заметить, что в идеологическом отношении конструктивизм чрезвычайно удобен: с одной стороны, это революционный стиль, утверждавший коммунистические ценности, а с другой - тоталитаризмом раздавленный, осуществленный лишь на треть и в этом смысле вполне оппозиционный. Так что обращение к нему не принуждает мастера культуры делать политический выбор: с правыми он или с левыми. Наконец, послекризисный период (когда и родилось это поветрие) требовал заменить обжорство "московского стиля" чем-то более адекватным времени - простым, строгим, честным.
Конструктивизм как декорация
Правда, именно с последним - честностью - возникают проблемы. Привычная постмодернистская беспринципность позволяет и конструктивизм рассматривать как декорацию: от него берутся кусочки, которые монтируются с чем попало и как попало. Архитекторы заимствуют детали, дабы обозначить некоторую "колючесть", каковая должна, видимо, противостоять "пышномордию" лужковского постмодерна. Но получается то же самое, только с обратным знаком: как колонны и башенки напоминали обывателю старую Москву, так теперь острый угол будет символизировать Москву новую. И станет таким же "пропуском" на стройплощадку, как раньше - пресловутые башенки. Мода изменилась, но архитекторы-то остались те же. Они по-прежнему склонны считать главным материалом архитектуры камень, а не пространство. Профанация конструктивизма неизбежна, и это особенно ярко видно в постройках тех зодчих, которые привыкли держать нос по ветру.
Вот, например, новое здание Московской городской думы на Петровке (архитектор - директор "Моспроекта-2" Михаил Посохин). Характерно, что, не будучи вполне уверенным в избранной стилистике, автор побоялся выйти с конструктивизмом на площадь, а спрятал дом во двор, да так тщательно, что с улицы его вообще не видно. При желании здесь можно, конечно, обнаружить нечто общее с шедевром Ильи Голосова - Клубом Зуева на Лесной улице (см. стр. 60): это и остекленный цилиндр башни, и пропорции окон на западном фасаде, и даже колористика. Но поразительно, насколько некрасивым и неубедительным получился дом. Словно архитектор взял коробку и приляпал к ней конструктивистскую декорацию (ее неоправданность тут же подтвердила жизнь: громадье окон завесили неизбежными в совучреждениях глухими шторами).
Классическая конструктивистская композиция явлена в центре техобслуживания автомобилей "Субару" на Аминьевском шоссе (архитекторы Виктор Бармин, Сергей Киселев; на фото), а "Миллениум-хаус" на Трубной - это попытка взять из конструктивизма часть и сделать ее целым (архитекторы Джеймс Макадам, Антон Хмельницкий, Александр Скокан, Валерий Каняшин).
Однако примечательно уже то, что государственное учреждение выбирает конструктивизм, а самый официозный московский архитектор с ним солидарен. Можно сказать, что именно это здание легитимизировало новую стилистику. Почин поддержал другой крупный чиновник - зампред Москомархитектуры Алексей Воронцов, построивший на Пятницкой улице офис "Славнефти". В проекте это был довольно удачный пример осовременивания конструктивизма путем накладывания на него хай-тековского декора, то есть боевой, атакующий характер прообраза был передан средствами, понятными всякому тинейджеру. Но денег, как водится, не хватило, и вместо танка получилась стиральная машина.
Это, конечно, грустный случай, но обусловлен он именно беспринципностью архитектора, готового надеть на свою коробку любой декор. Не удержались, испортили неплохой конструктивистский объем и авторы здания "Дукат-плаза" на улице Гашека (Тэд Либман, Аркадий Половников): разбросали по фасаду гранитные вставки и прорубили пошленький портал.
Конструктивизм как рифма
Цитировать конструктивизм - все равно что писать стихи "маяковской" лесенкой. Можно, но что толку? Плодотворный диалог получается, когда от прототипа берется некая адекватная задаче тема или часть, которая становится целым. Как, например, в "Миллениум-Хаусе" на Трубной, где характерный для прототипа полуцилиндр стал собственно зданием. А в офисном здании, которое построила в 3-м Зачатьевском переулке "Остоженка", тот же полуцилиндр превратился в стеклянный "стакан" и взлетел на уровень третьего этажа. Получилась яркая метафора романтической "оторванности" конструктивизма от земли, его устремленности в космос. И если классическая для конструктивизма башня только указывала направление, то тут уже очевидно, что полет проходит нормально.
Если взять пафос индустриализации, то он вполне годится для технического лицея (архитекторы Юрий Ильин-Адаев, Александр Локтев). Здесь конструктивистская острота углов соединена с хай-тековскими металлоконструкциями, а также - видимо, в порядке демонстрации религиозного подтекста русского авангарда - с крестообразным планом.
А с "Миллениум-Хаусом" произошла весьма показательная история. Заказчик объявил конкурс. Юрий Аввакумов предложил реализовать здесь конструктивистский проект Голосова 1924 года, который, будучи призмой, совершенно не ложился на рельеф. Джеймс МакАдам придумал прозрачный цоколь, скругленный угол и хаос окон. Проект был красив, но Москомархитектура его зарубила. Тогда за дело взялся Александр Скокан, который чуть переиначил идеи МакАдама, подретушировав радикализм в пользу контекста: скруглил и второй угол, а беспорядок окон превратил в почти классические "ленты". Получилось, может, и простовато, но рваная "бегущая строка" окон стала метафорой: дом как бы опоясан дорогой, по которой взгляд взбирается в гору, где и стоит здание.
Если в классическом конструктивизме жилых зданий было не меньше, чем общественных, то сегодня их - единицы. На фото - жилой дом во 2-м Зачатьевском переулке (бюро "Остоженка"; архитекторы Александр Скокан, Раис Баишев, Михаил Скороход). (Фото: Юрий Пальмин)
Конструктивизм как "средовая архитектура"
Вот тут-то и есть главный парадокс. Бюро "Остоженка" прославилось именно тем, что ведет крайне деликатный разговор с исторической средой, все его здания абсолютно контекстуальны, тщательно вписаны в город, и вдруг - конструктивизм. Который, как известно, среду в расчет не брал, а строил новый мир с чистого листа. Понятно, что средовой подход, культивировавшийся в московской архитектуре последние двадцать лет, въелся в плоть и кровь зодчих, но интересен результат: конструктивизм, оказывается, может работать как средовой инструмент. Правда, для понимания этого нам придется посмотреть на Москву не привычным взглядом как на "город ансамбля", а как на "город монтажа". Впрочем, именно такой ее видели современники конструктивистов: Беньямин и Булгаков, Чаянов и Замятин, Дейнека и Родченко.
Итак, берем крупный план. Здесь все понятно: если рядом есть конструктивизм - зодчий с готовностью на него откликается. Сергей Киселев и Сергей Скуратов остекляют угол офисного здания в Щемиловском переулке - потому что рядом стоит маленькое, почти незаметное сооружение Георгия Мовчана. Характерно, что в конструктивизме решается только этот торец, а все остальное - некая неомодернистская дуга с овальной башней.
Берем мельче, масштаб квартала. Николай Лызлов строит на Семеновской улице магазин с вполне конструктивистскими пропорциями стен и окон. Застройка вокруг хаотичная, оси сбиты. Старательно реагируя на всю эту причудливую геометрию, дом превращается в два прямоугольных объема, встроенных один в другой с небольшим поворотом.
Берем общий план. Мастерская Юлия Баданова строит здание Сбербанка на Андроньевской площади. Характерный такой дом-корабль: разномасштабные объемы, оконные "ленты", колонны-ножки, усеченный полукруглый нос. Но все это не просто цитаты, а решения, продиктованные градостроительной задачей. Площадь была бесформенна и бессмысленна, здесь надо было строить новый мир - что архитекторы и сделали.
Конструктивизм как лекарство
Конечно, неоконструктивизм хорош только в качестве временной антитезы. Это как отрезвляющая неоклассика после пьянящих роскошей модерна. Возвращение, так сказать, к подлинным ценностям. Но если неоклассики сумели прочитать прообраз по-новому - с гротеском - и вышло очень хорошо, то шедевров среди неоконструктивистских построек нет.
А главное - все это ужасно далеко от того, чем занята мировая архитектура, где начинается необионика: органические формы, подвижность самой структуры дома, текучесть форм. Русские конструктивисты об этом тоже думали: "Статичная архитектура египетских пирамид нами преодолена, - писал Эль Лисицкий. - Наша архитектура летит, катится, плывет". Но все это осталось лишь составляющей художественного образа (а двигающиеся перегородки в Клубе Русакова были и вовсе сломаны). Нынешние неоконструктивисты - чтобы обозначить движение - могут себе позволить лишь робкую дугу: да и то только потому, что "тут переулок поворачивает".
Враг - "московский стиль" - вроде бы побежден. И хотя дома с башенками еще кое-где достраиваются, результаты последнего "Золотого сечения" (ежегодного смотра лучших московских проектов и построек) свидетельствуют, что с этим покончено. Ну, а то, что подлинной революции не случилось, что неоконструктивизм получился буржуазным, декоративным, домашним и уютным, так это понятно: отрекаться от старого мира (то есть города), отрясать его прах с наших ног сегодня никто не смеет.
Да и какая может быть революция, когда главное - инсоляция?
Итоги.Ru
Иван Езерский
